Позволю себе суждение, что наша нация, ментально правополушарная, то есть, образно мыслящая, существует в предельных идеалистических состояниях. Видимо, поэтому нас бросает из крайности в крайность. И в этом, как мне видится, в перспективе есть большая опасность. Такое утверждение связано с возможным развитием событий, когда мы, изголодавшись по идеологии, обязательно ринемся всем скопом создавать очередное идеальное общество и наверняка попадём в ловушку, связанную с пресловутой эффективностью. Поскольку мы все, уповая на цифровизацию всего и вся, обязательно бросимся в замануху идеала и не избежим соблазна всё цифровизировать, то непременно прибегнем ко всякого рода измерениям в этом идеалистическом мире, а с выводом в общие знаменатели и выведем обязательно целый свод параметров, раскрывающих нам эффективность того или иного аспекта общественной жизни. Это обязательно случится, поскольку метасхематизм, овладевающий миром, когда рассудка всё больше, а ума всё меньше, обязательно отразится на всевозможных цифровых платформах. Так обычно бывает: когда приходит благополучие и изобилие, обязательно возникает Партия улучшателей, которая стремится всё улучшить, посчитать, дабы всё умножить, чтобы всем было ещё лучше! И тогда вящая эффективность начинает вытеснять этику. Вслед за этим выхолащиванием этики в жизни начинает иссякать полнота. Чтобы избежать этого, нам необходимо разобраться в этих процессах, дабы приступить к построению нашего будущего с упреждением, чтобы нам не вляпаться в такую же мертвечину, от которой мы сбегали, пребывая в смысловом небытии. Итак, мы порассуждаем об эффективности и этике.

Эффекты и эффективность

Здесь надо договориться о терминах и пояснить, чем эффект отличается от эффективности. Эффект — это всегда попадание в ожидания человека и/или группы, а по сути — совпадение внутреннего видения с внешними обстоятельствами. Мы в жизни часто используем слово «эффект»: оно неизмеримо, оно эмоционально, оно связано с устремлением, когда предвосхищение ожидаемого совмещается со случившимся. А слово «эффективность» — это понятие экономическое. В нём тоже есть понятие эффекта, но оно измеримо. Если рассмотреть сквозь призму ценностной матрицы, то понятие «эффект» лежит в двух верхних триадах: культурно-мировоззренческой и духовно-нравственной, а понятие «эффективность» может нами рассматриваться только в триаде экономико-социальной, где могут быть применимы числовые критерии. К верхним двум триадам сложно применить числовые критерии, а к нижней как раз они и применяются: там есть калькулирование, выраженное в цифрах, например, статистика. Именно в нижней триаде и живёт эффективность, ибо она является критерием улучшения. И Партии улучшателей следует знать, что предельная эффективность — это смерть, ибо она бесчеловечна по сути своей.

Эффективность — понятие рациональное, а человек — иррационален во многом, если не во всём. С точки зрения жизни, его присутствие в более высоких, исходя из нашей матрицы, ценностных состояниях иррационально. А именно к ним он и стремится, тем самым приобретая полноту. А эффективность всё превращает из матрицы, из ценностной стереометрии, в плоскость, на самый нижний слой. Она стремится к упрощению всей ценностной конструкции — к отмене всех измерений до единого, к умалению некоего нравственного объёма. И тогда всё измеряется чёткими проекциями, чёткими координатами… Но человек туда не помещается! Там может быть только проекция его экономической активности (или политической), но не в качестве его образа, а в качестве его электоральной активности, выраженной в процентах голосов, а также любая социальная активность, где есть однозначность, то есть — статистика. Но так, как человек не может поместиться в плоскость, значит, мы не можем его поместить в зону эффективности, поскольку она — плоскостная. Таким образом, в эту плоскость помещается не сам человек, а только его экономическая, политическая, социальная активность, которая измеряется, калькулируется, индексируется в цифрах, процентах и прочих показателях.

Путь к самоистреблению.

То есть, если мы уходим в предельную экономику, то мы уходим в предельную эффективность, отрицая все остальные слои ценностной матрицы… А там человека, как такового — нет! Таким образом, мы приходим к смерти. Может ли развиваться система только в нижнем слое? Конечно, может! Всё может автоматизироваться, роботизироваться, чётко считаться, калькулироваться... Но надо понять, что в этом случае человек оттуда будет выдавливаться! С точки зрения эффективности проще и эффективней производить однообразные изделия — не нужна никакая эстетика: зачем производить посуду разных форм, разного цвета и с разными росписью и узором, если нужен всего лишь сосуд для потребления пищи? Пусть они все будут одинаковые. Так гораздо эффективнее, чем развивать самобытность и разнообразие. Также не нужно и разнообразие в одежде. А зачем? Есть форма. Её много. Она одного цвета. Далее — жильё: нет никакой архитектуры, нет дизайна мебели, нет никакой культуры с точки зрения сложности эстетики, поскольку всё это неэффективно. Да и сам человек — существо крайне неэффективное: он болеет, стареет; в молодости его надо учить; в старости, после спада его экономической активности, за ним надо ухаживать. На каком-то отрезке жизненного пути он может улучшать свои числовые показатели: производительность труда, политическую и общественную активность, достигать лучших спортивных результатов: ходить быстрей, поднимать больше, прыгать выше. Наверное, как физическое изделие, как механизм, можно было бы его натренировать, но с точки зрения остальной конструкции, он в неё не вписывается.

Получается, что, если во главу угла ставится предельная эффективность, то эта многослойная, девятиструнная матрица переворачивается: возводя экономику-эффективность в предел, а всё, что связано с человеком, опускается вниз. И чем новый слой более человечен, тем он менее нужен в этой проекции — налицо лишняя деталь.

Что останавливает эффективность? Смыслы, рождающие этику. Этика, которая в том числе влияет на эстетику: человек должен выразить своё отношение к миру; так рождается его устремлённость к предвосхищению образа будущего. Устремлённость возвращает девятиструнную матрицу обратно на место, в соподчинённый порядок, опуская эффективность в предельный слой. Происходит преображение человека, что незамедлительно сказывается на экологии, поскольку преображение среды происходит в результате преображения человека. В таком развитии ситуации многие процессы в нижнем слое можно преспокойно доверить механизмам и искусственному интеллекту. С момента возвеличивания экономики мир стремится к смерти, поскольку экономика — она вся построена на эффективности, а подчинение экономикой и эффективностью этики и эстетики неизбежно ведёт к уничтожению всего живого, ибо там нет ни человека, ни человечности.

Человек служения и человек служебный

Среда, рождаемая эффективностью и экономикой, суть корпоративная и в ней пестуется человек служебный: предельно эффективный, предельно функциональный, предельно бесчеловечный. А вся этика, она с нижнего слоя экономики движется вверх. Это такие же встречные процессы, как цели, стремящиеся вниз, и смыслы, стремящиеся вверх: эффективность давит вниз, этика раскрывает всё вверх, увеличивает данную матрицу, делает её объёмной. Высокая этика не допускает схлопывания ценностного пространства в плоскость и в этом конструктивном напряжении рождается человечность, ограничивающая эффективность, которая говорит: посуда должна быть разнообразной, одежда должна подчёркивать уникальность человека, здания должны выражать смыслы, заложенные в них, не закрывать солнца, вписываться в пейзаж. Мы должны читать литературу, петь песни хором, изучать иные культуры, должны воспитывать детей в духе служения Отечеству, путешествовать, познавать мир… Смыслы имеют значения! А эффективность нам транслирует: какой там путешествовать? На что время тратить? Какая литература? А ну-ка быстро к конвейеру, и чтобы все гайки были закручены – всё, собственно, как в фильме Чарли Чаплина «Новые времена» (1936 г.).

Население или народ?

Вся кейнсианская модель государства-машины (Кейнс Д.М. 1883-1946), от которой мы только-только отходим, пришла к нам из армии, где есть подчинение в иерархии, движение по команде, чёткая субординация. Весь ХХ век был посвящён эффективности. Поэтому мы и получили директивное управление, поскольку иерархии убивают генерации, поскольку любая генерация неэффективна. Почему идёт атомизация?! Потому что атомизированный человек задействуется в более эффективных моделях и атомизированный человек не обладает этикой, он подчиняется правилам. А если люди объединяются в группы, тогда рождается этика, потому что элементом социума является не человек, а группа, ибо внутри себя она производит образ будущего, в нём обретает свою миссионность — то есть, у неё появляется своя этика, поскольку она для чего-то предназначена, для каждого из участников, а если группа сплотилась, она уже стремится служить другим… А ведь служить неэффективно! Непонятно кому! Непонятно зачем! А что тебе за это будет! А как посчитать? Никак не посчитаешь! А значит, это не нужно.

Групповые процессы по природе своей рождают этические нормы, а объединяясь в более сложные мульти- и макрогруппы, они эту этику делают всеобщей. Они, таким образом, вносят свой вклад в ценностное развитие всего общества, формируя в нём ценностно-связанную распределённую элитарную среду, которая начинает действовать синхронно, исходя из ценностных установок. И сильные группы повышают этику до верхних слоёв матрицы, вплоть до устремлённости, то есть до тех уровней, которые не просчитываются.

В пределе этих уровней, если мы говорим о человеке, эффект на тех уровнях есть. Но это эффект, а не эффективность. Эффект, как совпадение ожидаемого, появление надежд, возникновение предвосхищения открытия, рождение мотивов, того особого звучания, которое включает всё со-: сотворчество, соработничество, соратничество, сочувствие и, самое главное, — сопереживание, как необходимое условие, как фундамент основания общества. Основа любого переживания — это сострадание. Сострадание собирает население в народ и формирует его, как коллективную личность, способную собирать народы вокруг себя, и пестует нацию.

Есть удивительная история о блокадной девочке в пересказе известного блогера Анны Кирьяновой, которую саму также спасло сострадание. Во время блокады эту маленькую девочку эвакуировали из Ленинграда. Она была изголодавшаяся и измученная. Она потеряла всю семью: маму, бабушку, старшего братика. А ее нашла специальная бригада таких же истощённых девушек – тогда, страшной блокадной зимой, они ходили по квартирам и искали детей, у которых погибли родители или они сами были при смерти. Вот её-то они и нашли и смогли отправить в эвакуацию. Их везли в тряском грузовике по льду. И она уже не хотела есть. Такое бывает при дистрофии. Она лежала в постельке или сидела на стульчике у печки. Грелась. И молчала. Думали, что эта девочка умрёт. Много детей уже умерло в эвакуации; сильное истощение, и нет сил жить и есть. И играть. И дышать. И одноногий истопник, фронтовик лет двадцати от роду, свернул ей из старого полотенца куклу. Как-то подрезал, свернул, пришил, — получилась уродливая кукла. Он химическим карандашом нарисовал кукле глазки и ротик. И носик-закорючку. Дал куклу девочке и сказал серьезно: «Ты, баюкай куклу. И учи ее кушать хорошо! Ты теперь этой кукле — мама. И уж позаботься о ней получше. А то она болеет и слабая такая. Даже не плачет!». И эта девочка вдруг вцепилась в куклу и прижала ее к себе. И стала баюкать её и гладить тонкими ручонками. А за обедом кормила куклу кашей, что-то шептала ей ласковое. И сама поела кашу и кусочек хлебца… Ну вот, так она и спала с куклой, и у печки её грела, обнимала её и хлопотала о кукле. Об уродливой кукле из старого полотенца с нарисованными глазами. Девочка эта в итоге выжила. Потому что ей нельзя было умереть: ей надо было заботиться о кукле.

В эффективных системах слабые должны умереть. И здесь встаёт извечный русский вопрос: «В чём сила, Брат?». А сила в правде, красоте и сострадании, как основе коллективного сопереживания. А если социального сопереживания нет, то мы получаем электорат, население, которое не субъектно, оно является объектом манипуляций для тех, у кого есть всевозможные стимулирующие инструменты, например, деньги. Поэтому эффективность для любого общества — это самоубийство. Если коллективная сущность имеет общее, то она — общество, а если не имеет, то она — электорат, а общим может быть только пережитое прошлое. И мы получаем перевёрнутую матрицу, где наверху оказывается экономика-эффективность.

Экономика эффектов и экономика изделий.

Именно так живут корпорации: они всю устремлённость, все духовно-нравственные нормы и культуры опускают в маркетинг. То есть, из этого они тоже делают эффективность: слоган, захват внимания и манипуляции им; миссия, которая, опять же, больше слоган: «мы вас обеспечим», «наш порошок отстирывает всё», «мы сделаем вас успешными»… Они охотятся за вниманием человека, чтобы совершить сделку, поскольку корпорации обслуживают не предмет деятельности, корпорации обслуживают экономику — деньги! Корпорация не обслуживает предмет деятельности; напротив, предмет деятельности она захватывает и делает всё, чтобы его монополизировать: отсюда интеллектуальная собственность и все остальные формы владения. А главное — это максимальное извлечение прибыли при снижении издержек на производство: то есть любая деятельность обеспечивает для корпораций движение денег — в этом и есть смысл их существования и больше ни в чём. Например, приведём тот известный факт, что в годы перестройки руководство России, договариваясь с фармкомпаниями, полностью уничтожило в стране лекарственное растениеводство, которое до той поры существовало в стране, как самостоятельная отрасль… Всё в угоду иностранным фармкорпорациям! В Европе, например, запрещено заниматься приусадебным хозяйством, поскольку производство молока и мяса становится прерогативой корпораций. На тривиальные жизненные процессы людей накладываются запреты. Корпорации законодательно запрещают то, что они отнимают у людей, захватывают, монополизируют и попросту затем скармливают людям, по ходу их обилечивая, обеспечивая жизнь деньгам. Все корпорации делят между собой различные темы: общепит, транспорт, информационные технологии, нефтегаз, фармация, мода, стройматериалы и т.д. и т.п. По сути, мы давно уже стали участниками экономики изделий, когда вынуждены раз в три года менять машину, раз в полгода менять повседневное платье, раз в пять лет менять бытовую технику, — а всё потому, что управление ресурсом — это элемент эффективности той или иной корпорации. А если бы экономика была ценностно-ориентированная, то мы бы развивались в экономике эффектов, где главным был бы эффект: например, эффект передвижения, эффект практичной одежды, эффект чистой посуды и т.п.

Эффективность в гуманитарной сфере.

Мы не заметили, как эффективность проникла в гуманитарные сферы. Тот урон, который эффективность принесла нашей науке, несопоставим ни с чем. Перейдя на рельсы эффективности экономической, мы уничтожили фундаментальную науку. В науке есть эффекты: например, когда открытие осуществляется и оно доказывается. А экономическая эффективность подразумевает патентование, внедрение, коммерциализацию открытий. Она к науке не имеет никакого отношения, это всё разные вещи. По сути, произошла коммерциализация науки: открыл – продал – сделал хайп. По сути, это корпоративная наука: если в ней что-то делается, в ней всё шифруется, скрывается. А подлинная наука — это открытость и взаимный обмен информацией: она обязана опубликовать результат! У учёного будут права на открытие, но он обязан поделиться результатами своих достижений. В науке ещё триста лет назад созданы были критерии проверяемости, запрет на фальсификат, запрет на плагиат. А когда главенствует коммерческая наука, руководствующаяся вящей эффективностью, начинается научный беспредел; когда чужой результат используется и продаётся от своего лица, то это банальное воровство… Но в бизнесе это нормальное явление, поскольку критерий один — эффективность. Поскольку заимствования обеспечивает вся правовая система, то и воровство, таким образом, становится «в законе». Таким образом, матрица переворачивается, коммерческая наука начинает превалировать над наукой фундаментальной, и последняя загибается, поскольку первая строится на эффективности, а вторая зиждется на этике.

Нисколько развитию науки и искусств не способствует и сложившаяся грантовая система. Сегодня, если грант даётся, то он даётся под какой-то эффект, подразумевая, что он пойдет в обеспечение открытия. Но в науке положено проверять результат. Должны быть вторичные исследования на проверку, но никакой фонд не даст тебе денег на проверку, потому что это не соответствует отчётности, а следовательно — неэффективно. В результате выходит сырой результат, на фундаменте которого много не построишь. Та же история в искусстве и других общественных проектах. Руководство количественными показателями: сколько зрителей пришло на спектакль, какую кассу собрали, сколько флагов подняли, сколько лайков набрали и т.п. ведёт общество к катастрофе в гуманитарной сфере. Люди перестают верить во всё, что они делают, поскольку это всё делается не во имя высоких смыслов, а во имя количественных показателей; так у нации постепенно формируется безразличие. А это — атомизация и внутренняя смерть.

Послесловие

В этой матрице, которая представлена вашему вниманию, экономика находится внизу. Она — плоскость, которая обеспечивает устойчивость всей ценностной конструкции. Она подчинена устремлённости субъекта, его онтологии, духовно-нравственным нормам, мировоззрению, идеологии, культуре, социуму и политике. Она обеспечивает обменные процессы, коммуникацию потребностей. А если она переворачивается вверх, то она становиться головой всему, а всё остальное нивелируется. Первый признак демонизма — это подчинение первостепенного второстепенным: и тогда духовные категории становятся обслуживающими: для этого нужна какая-то ритуальность, подобие, пафосные призывы… а по сути — это подмена, провоцирующая имитацию!

Поэтому, если мы хотим отстроить и укрепить наше государство, то этику нам необходимо возвести на должную высоту и поставить её на долженствующее место в своей жизни и больше никогда, ни при каких условиях не позволять, не допускать этого перевёртыша, при котором мы с вами жили последние тридцать лет Новейшей истории. Это, если мы хотим жить в государстве! Этика должна только усиливаться, усиливаться, усиливаться, двигаясь и укрепляясь в человечности, в духовности, а эффективность мы должны подчинить этике, использовать её как технический фрагмент расчетов определённых параметров.

Эффективность должна быть слугой, а не начальником. И деньги тогда становятся средством, а не целью… Это если в государстве! Ну, а если мы движемся к формату корпорации, то мы всё делаем правильно и нас в конце концов купят. За недорого. Здесь уместно вспомнить слова замечательного учёного и педагога Елены Сергеевны Вентцель: «По критерию эффективности можно и подешевле проиграть войну».

В первооснове своей государственная элита не экономическая, а ценностная. Элита нации кристаллизуется в предельном напряжении в виде ценностных арбитров. Она формируется в каждой макрогруппе, которая формирует свои системы: силовики — систему обороны, врачи — систему здравоохранения, учителя — систему образования и т.п. В результате государство образуется, как совокупность систем, скреплённая метасистемой ценностей. А группы, начиная от микрогрупп и до макрогрупп, скрепляются метагруппой — святыми, прославленными обществом и канонизированными религиозными институтами. Государство — это ценностная конструкция, то бишь — этическая. Но если из этой конструкции изымается система ценностей и разрывается связь с метагруппой, то государство неизбежно превращается в корпорацию. С чего начинается этот процесс? С введения параметров эффективности. Корпорации, развиваясь, государства национальные гасят, поскольку те им мешают, поскольку они вынуждены считаться с его правилами, этикой. Их продукция нагружается требованиями экологии, внешнего вида, культурой обслуживания, социальными программами, гарантиями качества и т.п. Это всё мешает корпорациям ускоренному воспроизводству денег. И здесь сталкиваются два процесса: экономические процессы для людей и люди для экономических процессов; в результате ценностная матрица становится с ног на голову и начинается манипуляция духовной сферой: внимание человека захватывается и начинается эксплуатация высшего низшим, когда ценностный концепт превращается в стиль, как элемент маркетинга.

Сегодня мы все стали участниками масштабного социального эксперимента, в котором перестраиваются, пересобираются, перегруппируются два окончательных в последние времена лагеря: лагерь корпоративный, с его человеком служебным, и лагерь государственнический, с его Человеком служения. В первом представлена культура человека внешнего и все устремления его, выраженные в картине мира сегодняшнего обывателя. Во втором представлена культура Человека Внутреннего, устремлённость которого лежит из Вечности и в Вечность — через Христа.

Алексей Вайц